27 марта (9 апреля) 1918 г. Сфатул Цэрий проголосовал за объединение Бессарабии с Румынией. Голосование проводилось под давлением румынского командования, здание Сфатул Цэрий было окружено румынскими войсками. Представитель крестьянской фракции В. Цыганко и представитель Русской культурной лиги А. Грекулов заявили, что вопрос объединения можно решить только на референдуме. Голосование было поименным, и румынские представители могли следить, кто как голосует. Из числившихся 138 членов решение поддержали 86.
Первоначально Бессарабия была включена в состав Румынии как автономная часть. Но 26 ноября остатки Сфатул Цэрий (45 из 125) под давлением румынских властей проголосовали за отмену автономии. Советская Россия и затем СССР не признавали этих актов.
Вторжение Румынии и аннексия Молдавии стали началом военной интервенции в ходе революции. Пока интервенция была локальной.
В день Учредительного собрания, 5(18) января 1918 г., германский генерал Гофман предъявил советской делегации карту, на которой была начерчена линия немецкой сферы влияния, почти совпадающая с линией фронта. К западу от нее Германия сама позаботится о «самоопределении» Польши, Литвы и Курляндии.
Троцкий взял тайм-аут. В партиях большевиков и левых эсеров развернулась жаркая дискуссия: что делать? Значительная часть как большевиков, так и левых эсеров считала капитуляцию перед немцами неприемлемой (так думали и представители других партий).
Немецкий ультиматум уязвлял и патриотические чувства населения России, и принципы революционеров. Его принятие ими означало поражение мирового масштаба, так как капитуляция подразумевала предательство германских левых и предоставляла Германии дополнительные ресурсы для укрепления реакционного милитаристского режима.
В партии большевиков наиболее радикально против «похабного» мира с империалистами выступали левые коммунисты во главе с Н. Бухариным. В историографии принято критиковать их за экстремизм. Типичное объяснение позиции «левых коммунистов» тем, что они «не вышли из состояния книжного, кружкового доктринерства», весьма поверхностно. Левые коммунисты как раз плыли по течению массовых настроений, не ограниченных рамками кружков и доктрин.
8 (21) января на совещании ЦК с партийными работниками В. Ленин решился бросить вызов этим массовым настроениям и зачитал «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира». В тезисах с таким шокирующим названием Ленин предложил принять немецкий ультиматум. Он считал, что большевистские отряды и разлагающаяся старая армия не смогут оказать успешного сопротивления немецкому наступлению.
В отношении устойчивости фронта Ленин был прав. В. Солский вспоминал: «Все были почему-то уверены, что война кончена, осталось подписать мирный договор, что являлось чистой формальностью. Никто не думал о немецкой армии, находившейся на расстоянии всего ста километров от Минска». Правда, в штабе фронта обсуждался план превентивного отхода хоть сколько-то боеспособных частей на Березину, но после обсуждения в конце января от него отказались. В отчете Западного фронта ситуация описывалась таким образом: «Весь декабрь 1917 г. знаменовал собою надвигающийся голод на фронте, усталость войсковых частей, самовольный уход некоторых из них с позиций в тыл, сильное разрежение фронта и вообще усиленную демобилизацию». Происходил падеж лошадей от некормежки. Часть их раздали крестьянам. Имущество пытались вывозить в тыл, но половину вывезти так и не смогли из-за отсутствия транспорта. На Западном фронте осталось 250 тыс. солдат обслуживающего персонала и только 70 тыс. строевых.
В ноябре – декабре официально демобилизовывались призывы 1899–1901 гг. рождения, а в январе было уже объявлено о демобилизации призывов 1902–1909 гг. 16 февраля – накануне возобновления военных действий – еще и 1910–1912 гг. Так было демобилизовано около половины состава старой армии.
Характерно, что и 7 января, выступая за принятие немецкого ультиматума, Ленин все еще игнорирует украинский фактор (впрочем, в это время он уже мог сознательно умалчивать об этой угрозе). Ленин доказывал, что продолжать войну – это значит воевать из-за освобождения Польши, Литвы и Курляндии. При этом Украина упоминается не в этом списке, а как пример страны, самоопределение которой обеспечивается Советской республикой.
Ленина вообще волнуют не будущие границы (в преддверии мировой революции все они условны), а необходимость мирной передышки для «реорганизации России на основе диктатуры пролетариата, на основе национализации банков и крупной промышленности, при натуральном продуктообмене города с деревенскими потребительскими обществами мелких крестьян», что за несколько месяцев «мирной работы» «сделает социализм непобедимым и в России, и во всем мире, создавая вместе с тем прочную экономическую базу для могучей рабоче-крестьянской Красной Армии». В этой стратегии влияние доктринерства было не меньше, чем в идеях левых коммунистов.
Прежде целостная большевистская доктрина перед лицом брестского вызова стала расслаиваться. Коммунистическая стратегия соединяла антиимпериализм и программу строительства нетоварной плановой экономики. До 1918 г. связь этих двух сторон казалась неразрывной – предполагалось победить империализм и построить новое общество на его развалинах. Предложения демократического мира, выдвинутые большевиками в Бресте, должны были обеспечить важную моральную победу над империализмом. Но германский империализм не собирался уступать. И тогда пришлось выбирать. Ленин считал, что можно пойти на любой мир, чтобы начать строить социализм. Конструктивный пример Советской России обеспечит мировое торжество коммунистических идей. Левые коммунисты во главе с Бухариным и большинство левых эсеров полагали, что капитуляция перед империализмом исключает продвижение к новому обществу. Россия будет зависима от империализма, который к тому же отнимает у России часть ресурсов, без которых вообще нельзя возродить экономику. Левые эсеры понимали также, что выполнение немецких условий углубит продовольственный кризис и расплачиваться придется крестьянству, интересы которого левые эсеры и представляли в рабоче-крестьянском союзе.