Старт Страны Советов. Революция. Октябрь 1917 – ма - Страница 93

Здесь следовало соблюдать осторожность.

Углы зрения: Петроград, Москва и Киев

Брестский мир вошел в историю как тяжелое поражение Советского государства. Это поражение советского проекта, который уже через несколько лет продемонстрировал свою живучесть и свое могущество. Неудивительно, что споры о Брестском мире отягощены идеологической составляющей, неотделимой от нашего отношения к большевизму и его течениям. Однако поведение участников данной политической драмы требует анализа в том месте и времени, в котором оно совершалось. И ключевыми местами в этом времени были не столько Брест, сколько Петроград и Киев.

Если рассматривать развитие событий день за днем, мы обнаружим, что Петроград долгое время не придавал значения Киеву. В центре Брестских переговоров и политических дискуссий, связанных с ними, находились территории, оккупированные Германией в Прибалтике, стратегически куда менее важные для России в целом, чем обширное пространство от Одессы до Донбасса, оказавшееся под угрозой после заключения соглашения Четверного союза (Германия, Австро-Венгрия, Османская империя и Болгария) и Центральной рады УНР 27 января (9 февраля). Затягивая переговоры в ожидании мировой революции, Ленин и Троцкий думали о Германии, Австро-Венгрии и Прибалтике, в то время как решающую роль играла Украина. Это хлеб, черноморские порты, ресурсы Донбасса. Недооценка роли Украины при выработке большевистской политики на Брестских переговорах до середины января – проблема, требующая объяснения.

Поведение большевистских лидеров уязвимо для критики, тем более что мы уже знаем последствия их действий. Задним умом все сильны. Если советская историография могла защищать более мудрую позицию Ленина, оттеняя авантюризм Троцкого, то теперь в провале внешней поли тики обвиняются все большевики. Обвинительные версии предлагаются в широком спектре – от шпионажа в пользу Германии до предательства революционных идеалов (оба обвинения могут соседствовать и в одной работе). Свою толику «яда» добавляют сторонники традиционной дипломатии, укоряющие большевистских дипломатов в дилетантизме, подмене «дипломатических методов бесполезными идеологическими атаками на контрпартнеров». Хотя совсем не очевидно, что традиционная профессиональная дипломатия в этих условиях действовала бы удачнее, ведь именно она стала проводником катастрофы 1914 года.

Однако вся эта критика не объясняет, почему для большевиков Прибалтика была важнее Украины в ноябре 1917 г. – январе 1918 г. Ради Прибалтики можно было вести рискованную игру затягивания переговоров в ожидании мировой революции, игру, которая в итоге привела к оккупации Украины, что вызвало тяжелейшие последствия для Советской республики.

При решении этой проблемы необходимо учитывать различие политических углов зрения, нередко проявлявшееся в российской истории после возникновения Петербурга. Из северной столицы ситуация видится не так, как из Москвы. Из Москвы варианты стратегической угрозы от Прибалтики и через Украину равноправны по важности. Если же центр вашей политической вселенной – северная столица, то балтийский регион, ситуация в Германии оказываются куда важнее, а потеря Питера – это «конец игры».

Затягивание большевиками переговоров в этой ситуации оказалось тяжелой ошибкой, но ошибкой вполне объяснимой. Если бы не фактор Украины, курс на затягивание переговоров был бы беспроигрышной игрой (которой он затем и представлялся в советской историографии). Советская Россия позиционировалась как носительница благородных принципов мира, что было важно с точки зрения и реноме нового режима, и стратегии «мировой революции», то есть для начала – революции в Германии.

Советская внешняя политика вырывалась в авангард решения проблемы, о котором грезили миллиарды людей. Это решение – предложенный левыми социалистами на Циммервальдской конференции 1915 г. демократический мир без аннексий и контрибуций – шанс на немедленное прекращение кошмара мировой войны. Этот шанс был возможен постольку, поскольку инициаторы мира демонстрировали отсутствие национального эгоизма. В противном случае на место силы права снова заступало право силы. Ради этого шанса можно было рискнуть Эстонией. Но не Петроградом. Что касается Украины, то она проходила у большевиков по разряду внутренних проблем.

Какова была альтернатива этой политике, что могли бы предложить «контрпартнерам» профессиональные российские дипломаты в ноябре 1917 г., если бы знали, что страна не может продолжить войну фронтов? Альтернатива была очевидной и лишенной нюансов – немедленное кулуарное заключение мира на немецких условиях, компрометирующее новый режим куда сильнее, чем мир, заключенный в марте 1918 г. после открытых обсуждений и потому получивший (хотя и с огромным трудом) поддержку части общества. Заключение подобного мира Германией в 1919 г. методами профессиональной дипломатии не спасло правительство от клейма «предателей нации». Тот же Версальский опыт Германии также подтверждает неторопливость профессиональной дипломатии. А фактор времени здесь был решающим. Альтернативой революционной дипломатии Троцкого могла быть столь же революционная дипломатия правых большевиков – в смысле решительной капитуляции, немедленного заключения мира на германских условиях уже в первой половине декабря 1917 г. Но внутриполитические последствия такого шага могли быть столь катастрофическими, а возможный успех большой европейской игры был столь вероятен, что большинство ЦК большевиков просто не могло на это пойти. Возможно, решение было бы иным, если бы можно заранее просчитать масштабы украинской угрозы.